– Ладно, чего ты хочешь? – спросил как-то вожак, когда она не пойми откуда добыла им четырех крупных кроликов. Для стаи это не много, но все же лучше, чем ничего.

– Одну небольшую услугу, – обрадовалась девочка, на вид не старше тринадцати.

Кабы не острый нюх, вожак и не распознал бы в ней Горгону Медузу.

– Мне нужно узнать, кто из местных прячется под чужой личиной.

Если бы волк умел смеяться, то он бы сделал это во весь свой хриплый голос.

– Да тут каждый второй за кем-то да прячется. Взять хотя бы эту змеюку…

Но Горгону по понятным причинам сородичи не интересовали.

– Одни прячутся лучше, чем другие, потому что одним это надо больше, чем другим, – тоном занудной училки объяснила девчонка.

Вожак согласился, но мог ли он знать, что эта просьба будет стоить жизни одному из его сыновей.

* * *

Леонид Павлович – такой себе директор. Его помощница Верочка никогда об этом не задумывалась, потому что уж больно была занята собственными проблемами, – поэтому он, собственно, ее и нанял. Пусть думает, что он ничего вокруг не замечает. А он пока понаблюдает.

Среди людей ему так же весело, как человеческому ребенку – в зоопарке. Конечно, он будет улыбаться, глядя на панд и жирафов, но ему и в голову не придет, что его, словно ламу или бегемота, надо посадить в вольер.

То, что позднее стало школой «ФИБИ», изначально представляло собой полуразрушенный пионерлагерь на окраине полувымершего поселка. Родители «особенных» детей почему-то никогда не ставили под вопрос, зачем это все Леониду Павловичу и откуда он вообще взялся. Им хватало своей мистики, своих лопнувших труб и внезапно падающих книжных полок.

На самом деле задача у директора была простая: контроль. Если уж прочие божки и нелюди решили развлекаться по полной, то тут то там оставляя после себя следы, то можно хотя бы создать эдакий карантин, пока эти детки не решили захватить мир. Нужно внушить им, что они немного «неправильные», не от мира сего, что стоит им чуть-чуть постараться – и они обязательно впишутся в «нормальное» общество. Немножко комплексов, чуточку неуверенности и самую малость сомнений «а могу ли я быть на этом свете?» – и никто из них не подумает ни о чем большем, кроме как о том, как же им выжить.

– Папа? – Его окликает тоненький голосок девчушки, которая все это время и подумать не могла, кто был рядом с ней.

Леонид Павлович не оборачивается. Лишь продолжает смотреть с высоты террасы на все продолжающее увеличиваться чудовище Хрисаора. Находящиеся внизу слишком увлечены происходящим, чтобы заметить молчаливого наблюдателя.

Кристина встает рядом с ним и слабо дергает за полы замызганного пиджака.

– Папа, что это? – спрашивает девочка, не отрывая глаз от завораживающего зрелища.

– О, это, дитя мое, великан Хрисаор, – поясняет двуликий Янус. – Капризные нереиды никак не могли отстать от Посейдона из-за того, что какая-то смертная посчитала себя красивей богинь. Вот тому и пришлось нанять великана, чтобы тот сожрал ее дочь. Стоит ли говорить, что гордость бедняги Хрисаора была задета тем, что Персей тогда спас Андромеду.

– Получается, все это из-за ненависти?

– Почему же? – Лицо директора непривычно спокойно. Это больше не истеричный персонаж, которого Янусу было так весело играть, а бессмертный бог, чье могущество простирается дальше этой планеты. – Я бы сказал, что скорее из-за любви. Кефей так любил Кассиопею, что пожертвовал собственной дочерью; Гамаюн слишком любила птицу Феникс; Пегас слишком любил свою мать, потому что больше ему было некого любить.

– А ты? – собирается с силами задать вопрос Кристина. – Ты кого-нибудь когда-нибудь любил?

– Если бы любил, был бы с ним, – признается Янус, и Кристина ценит его честность, поэтому мягко сжимает мозолистую руку.

* * *

– Стой!!! – кричит Эвелина, надрывая легкие. – Не смей ее есть!!!

Но Хрисаор ее, конечно, не слышит. Он слишком далеко и слишком высоко, и мелкие тела для него теперь словно камешки на дне глубокого озера.

Глеб отрывает взгляд от принявшего привычную форму брата и обращает внимание на крупно дрожащую Веру. Если Феникс и думала, что ничего не боится, то сильно заблуждалась. В свете начавшего садиться желтого, как яичный желток, солнца видно, как постепенно от девушки отходит кожа, оставляя ей только скелет, готовый вот-вот развалиться на косточки.

Вере нужно новое тело, но вряд ли она теперь его получит.

Достигнув своего полноценного размера, Хрисаор издает протяжный рык, который не может не привлечь внимание тех, кто сейчас находится внутри школы. «Главное, чтобы дети сюда не выбежали», – думает про себя Глеб, параллельно оценивая ситуацию со стороны.

Он сам скорее всего это провернуть и не сможет, но вот Эвелина…

– Эй, – он резко хватает ее за плечо, – поднять меня наверх сможешь?

Девушка вновь хочет заорать, но быстро осознает, что идея Глеба звучит гораздо лучше.

– Сила есть – ума не надо, – комментирует она собственную оплошность.

Ее превращение гораздо быстрее и менее заметное, потому что и менять, по сути, нечего. Тело – и без того легкое и мелкое – просто чуть сжимается, будто пружинка, лицо вытягивается, губы темнеют и заостряются, принимая форму смертоносного клюва. Птица Гамаюн давно уже не распускала свои крылья.

Глебу остается только схватиться за ее цепкую лапку, и вот он уже взмывает в воздух, туда, где с братом можно будет поговорить, как бы смешно это ни звучало, с глазу на глаз.

В тот момент, когда Хрисаор распахивает пасть и рвется вперед, Глеб думает, что слишком поздно. Переливающаяся радугой шкура мелькает в воздухе, будто гимнастическая лента, разве что музыки не хватает.

Птица Гамаюн звонко кричит, и в этом нечеловеческом звуке Глеб неожиданно для себя различает: «Мы не успеем!» Но по-настоящему внимание Глеба привлекает кое-что другое.

Змеи.

Всюду змеи.

Отсюда, сверху, их видно особенно хорошо. Бесчисленное множество скользких рептилий сползается к месту действия, будто по чьему-то зову. И точно, взглянув на закатившую глаза стоявшую чуть в стороне мать, Глеб подтверждает свою догадку.

Его начинает мутить то ли из-за высоты, то ли из-за змей. Скорее всего, причиной тому последние, но он никогда в этом не признается. Сплетающихся в клубки ползучих гадов столько, что не видно земли.

Ни Вера, ни Эвелина, ни Хрисаор, конечно, ничего не замечают. Это их дар; это его проклятье.

– Ну и где твой спаситель теперь? – громогласно смеется великан, кольцами обвиваясь вокруг неподвижной Веры. – Может, позовем его? Ау, Персей! Что-то нигде его нет.

Не видя от Веры никакой реакции – ее лицо застыло, будто превратившись в камень, – Хрисаор вздыхает. Мощное мускулистое тело проделывает простую операцию таким образом, что это скорее больше похоже на землетрясение.